Не уверены, что захотят вернуться в Мариуполь: истории людей, которые пережили ад и выбрались из города

В прошлом году 3 марта россияне, окружив Мариуполь, начали стирать город до основания, наносить самые страшные и массовые обстрелы. Оккупанты сбрасывали на жилые дома и гражданскую инфраструктуру мощные авиабомбы, стреляли из танков по многоэтажкам, из артиллерии били по жилым кварталам, район за районом.

В следующие 10 дней марта город содрогался от взрывов каждые полчаса, врачи не справлялись с количеством раненых. Россияне ударили по роддому и Драмтеатру и превратили город в сплошные руины. Факты ICTV собрали истории мариупольцев, которые пережили мартовский ад и выбрались из города.

Евгений Сосновский — фотограф и актер

— Мы жили в центре города, недалеко от Драмтеатра, а где-то в 1,5 км от нас была Азовсталь. Уже 3 марта мы оказались в эпицентре боевых действий — в 50 м от нашего дома было попадание снаряда, погибли люди. Мы с женой как раз были в квартире, когда услышали этот свист. Потом страшные взрывы, рядом посыпались окна — и в нашем доме, и в соседних.

Очень было страшное ощущение, что следующий снаряд может прилететь в нашу квартиру. Но все равно в первые дни я почему-то был уверен, что все это должно скоро закончиться: должна прийти помощь, Европа отреагирует, Америка отреагирует, не могут они допустить, чтобы Путин начал просто уничтожать украинцев. К сожалению, так произошло.

То, что это фактически геноцид, я уже чувствовал в начале марта. Возле наших домов, которые они обстреляли, не было ни одного военного, не было никакой украинской техники, никаких стратегических объектов, это были просто жилые дома. Возле нас была школа, на которую 12 марта просто сбросили авиабомбу.

Снаряды не разбирают, на каком языке ты разговариваешь. В Мариуполе действительно были люди, которые ждали прихода России. Но когда летит ракета, она не спрашивает, за кого ты. Самое неприятное то, что даже видя это все, некоторые люди все равно поддерживали Россию.

Фото: Евгений Сосновский

15 марта я сам попал под обстрел, снаряд разорвался возле меня, меня контузило. Сначала прилетело к соседу, я забежал в дом тещи, в тот момент в одну из комнат прилетел еще один снаряд, в 1,5 м от меня. От той части дома ничего не осталось, а я остался. Сразу после взрыва ты ничего не слышишь и ничего не видишь.

Фото: Евгений Сосновский

Первые мысли, что, возможно, это все, дальше ничего не будет. Я плохо слышу, но жив — это самое главное.

20 марта нас выгнали из нашей квартиры кадыровцы, мы перешли жить в подвал в соседний дом. Далеко уйти не могли, вместе с нами была племянница Елена с двумя детьми. Их ранило во время обстрела дома, они пришли к нам. Однажды утром мне надо было идти искать какую-то еду для детей. Я вышел на один из центральных проспектов Мариуполя — проспект Металлургов.

Фото: Евгений Сосновский

Когда я подошел к своему дому, где прожил более 30 лет, увидел обгоревшие трупы, прямо перед входом в подъезд, выгоревший дом. Это как фильмы про апокалипсис, просто разрушенный город. Многоэтажки до первого этажа просто провалены после пожаров, дымило что-то, впереди был подбитый танк.

Дальше было выживание, эти две недели мы пытались выжить в подвале, квартиру нашу уничтожили со всем, что было. Нам даже не дали с собой ничего взять, ни еду, ничего. Дни проходили так: надо было найти воды, что-то поесть детям, накормить, самим что-то поесть.

Один раз я нашел полпачки масла сливочного. Это было счастье. На улице насобирал орешки грецкие, были разбросаны. В подвале детям этих орехов набил, и это был наш завтрак — орехи со сливочным маслом. Потом нашел полбанки тушенки — это вообще был праздник. Сын племянницы, когда тушенки наелся, писал в своем дневнике: дядя Женя, я вас обожаю.

Дневник Егора. Фото: Евгений Сосновский

Дети все понимали, они такое прошли, были ранены. Если вы читали дневник Егора — так ребенок все и видел. Он сам решил описать, как все происходило, ему было очень больно, когда он был ранен. Кусок мяса у ребенка был вырван, к врачам не было возможности добраться, а раны страшные. Он по ночам просыпался, плакал, но мужественно все переносил. Мы их своими силами лечили.

Фото: Евгений Сосновский

Хоронили брата моей жены, который попал под обстрел и через 8 дней, к сожалению, умер. В тот же день даже не могли его похоронить — был страшный обстрел. На следующий день, когда все немного стихло, пошли похоронили его просто во дворе, на огороде.

Я не уверен, что смогу вернуться в Мариуполь. Город отстроят, он будет красивым и современным. Все равно для меня Мариуполь останется городом, который будет построен на крови и костях.

Александр Мартынцов — детский хирург

— 24 февраля мне позвонила дочь из Киева и сказала, что началась война. Понимаете, Мариуполь был защищен, если бы российские войска не подошли из Крыма и не окружили город с той стороны. С восточной стороны были хорошие укрепления, там с 2014 года стоял полк Азов. 24 февраля я понимал, что началась полномасштабная война, но никаких указаний не было.

В Мариуполе было тихо, обычный рабочий день. Я собрался, пошел на работу. На работе администрация больницы издала приказ, что военное время, больных, кого можно, надо отдать родителям, подготовить запасы медикаментов, воды, оборудовать хранилище. Мы это сделали, и, когда были боевые действия, нам это помогло. Тихо было до 3 марта, обстрелы были, но единичные.

Фото: Александр Мартынцов

А вот 3 число запомнилось мне очень. Я шел на работу в 7:00, был солнечный день. Газа уже не было, света, отопления, воды. Соседи вышли на улицу, во дворе возле многоэтажки разожгли костер, еду надо было готовить. Настроение у людей было нормальное, наши люди привыкли уже ко всему.

Я пошел на работу, а на центральной улице было полно мужчин, все шли с бутылками за водой. Подошел к больнице, возле нашего приемного отделения много скорых, такого не было никогда. Наши операционные все работают, оперируют раненых. Мы с 7:00 3 марта стали военными хирургами.

Моим первым раненым был мужчина, который пошел за водой, рядом взорвалась мина. Я еще его видел, когда шел на работу. Прошло несколько часов, и уже раненых девать было некуда. Скорая привезла,очень много раненых, говорит, мы не успеваем, принимайте. И они складировали на пол и ехали за следующими. И уже пол был весь заложен этими ранеными.

Стреляли по всему центральному району нашему. И только по людям. Мы же спрашивали, откуда везут раненых, одновременно был обстрел всего района. И так было трое суток с 3 до 6 марта. Люди еще не понимали, не верили, что Россия могла такое сотворить.

Там не было ни одного солдата, там просто убивали мирное население. Среди них и я был. То, что меня не убили, мне повезло. Я могу насчитать 10 случаев, когда я мог бы погибнуть. Наша больница потом была на линии фронта. Нас круглосуточно обстреливали, и никуда нельзя было выйти.

Я не все могу рассказать, что происходило, понимаете, неподготовленному человеку будет тяжело слушать обо всем, что мы пережили. Представьте картину: возле операционной куча одежды окровавленной, пол в коридоре, в операционной — весь в крови. Одна санитарка у нас, и воды нет, а операции одна за одной идут.

У нас только на потолке не было крови, стены, пол — все в крови было. Мы не останавливались круглосуточно. У нас так били, такие обстрелы были, так холодно, это невозможно.

Мы не знали, что такое хлеб, два месяца мы хлеб вообще не ели. Его брать было негде, тарелка овсяной каши и все. И то не полная. Я каждый день ходил к жене, навещал, она больна, не могла выходить.

И я видел, улицы усеяны трупами, люди лежали на земле, их никто не собирал, потому что был обстрел.

20 марта у меня погибла жена. В наш дом 10 ракет попали, скорее всего, Град. Я подошел, весь дом горел — все квартиры с первого до девятого этажей. У нас шесть соседей погибло, все находились дома, ребенок один. Когда я пришел, возле подъезда лежал мертвый мальчик, одежда была обгоревшая. Сосед сказал, что его тесть тоже был дома, все так выгорело, что даже останков его не нашли.

Врачи выезжали все время, я их не виню. У меня так сложилось, погибла жена, сгорела квартира, я жил в больнице, мне некуда было ехать. У меня все разрушили, всех убили.

У меня остались раненые лежачие, они мне говорят: доктор, некуда идти, нет дома, в наш дом попал Град, единственная надежда на вашу больницу и на вас. И я их уже не трогал.

Евгению и Александру удалось вырваться из мариупольского ада в апреле. Сейчас они живут в Киеве и ждут освобождения родного города.