Стоит ли мобилизовать 18-летних? И что на самом деле нужно для победы?

Снижатьмобилизационный возраст до 18 лет, несмотря на обсуждение этого вопроса международными партнерами, Украина не планирует, заявил президент Зеленский. Также, по его словам, речь не идет и об общей мобилизации женщин.

Тем временем российские войска опять активизировались на всех фронтах. И заявления президента не успокаивают ни тех, кто переживает, что их 18–20-летних детей завтра могут отправить на войну, ни тех, кто считает такие заявления в сложившихся условиях категорически неправильными и популистскими, нацеленными на будущий электорат.

Соцсети снова взрываются яростными и непримиримыми спорами между волонтерами, военными и тыловыми.

«Во все времена на всех войнах молодежь воюет лучше, — считает Юрий Касьянов. — Армия стариков и инвалидов всегда проиграет войну армии молодых; эта армия платит огромную цену за популистские лозунги «не трогайте молодежь!». Миллион стариков можно приравнять к полумиллиону молодых.

Почему в Израиле призыву на военную службу подлежат все мужчины в возрасте 18−29 лет и все незамужние женщины 18−26 лет? Потому что они хотят выжить. И не хотят, чтобы опять повторился геноцид евреев».

С ним не согласна Мария Берлинская: «Я категорически против мобилизации на войну 18-летних пацанов. Потому что это еще дети. Что касается мобилизации женщин, то при умном подходе это может быть не обязательная мобилизация, а успешный рекрутинг».

В комментариях под постом — жесткое разделение. Кто-то поддерживает мнение о мобилизации 18−20-летних, кто-то категорически возражает, считая это уничтожением нации. Потому что, во-первых, этой возрастной категории в стране, которая стремительно стареет, и так мало; во-вторых, это поколение более инфантильное и слабое физически, чем поколение 18−20-летних, массово воевавших во Вторую мировую.

Демографы с последним не согласны, утверждая, что и во Вторую мировую, и во все времена 18−20-летние в войнах всегда погибали первыми. Из-за безрассудства и непонимания ценности жизни, неразвитого самосохраняющего поведения — они не успели завести семью, и им нечего было терять. Однако высказываться публично эксперты по демографии не спешат, ссылаясь на отсутствие какой-либо статистики, даже оценочной, о том, сколько представителей этой возрастной категории на самом деле находится сейчас в Украине. Да, посылать молодняк на гибель означает не думать о будущем. Но если остальные возможности исчерпаны и они крайне нужны на фронте, то какая разница? Ведь будущего может просто не быть.

Но действительно ли все возможности исчерпаны? И что на самом деле стоило бы сделать, прежде чем использовать эти последние козыри?

Победа — это о чем?

Несмотря на весь романтический флер в начале, на самом деле война — это просто грязная ежедневная работа для тех, кто ее ведет. Поэтому любые предложения по ее ведению нужно оценивать не сквозь призму хайпа или эмоций (пусть и самых искренних), а сквозь призму конкретной рабочей цели и практической применимости предлагаемых методов. Война — это ежедневное убийство людей без каких-либо моральных запретов. Так было и есть для любой армии мира, независимо от того, наступает она или обороняется, является несправедливой и агрессивной или какой-то иной. Поэтому, по мне, действия как наши, так и нашего противника следует попробовать проанализировать именно сквозь эту оптику. Чтобы в таком анализе понять, какие методы можем использовать мы или они для своей победы и что именно эта возможная победа и для нас, и для них могла бы означать.

Для россиян победа в этой войне выходит далеко за рамки желания присоединить земли Донбасса, Запорожья или Херсона. Они предпочитают изменить мировой порядок как таковой. Именно этим Путин мечтает войти в историю и ради этого не погнушается любыми средствами. Что касается нас, то четко очертить и озвучить критерии победы пока никто так и не сумел.

Возвращение границ 1991 года при постоянных обстрелах ракетами с территории России, на что сейчас нет адекватного ответа, — это победа или нет? Идеи о развале России или океане на ее месте не рассматриваю. Во втором случае — это больше о желании взять на себя функцию Бога или хотя бы Наполеона в определенном заведении. Против первого же агрессивно выступит как минимум полмира с огромными человеческими ресурсами, объемом ВВП и политическим влиянием. И противопоставить этому нам откровенно нечего. Наши же «партнеры» настолько противоречивы и непостоянны, что, вероятно, и сами не могут определить свои настоящие возможности и намерения. Пока они выказывают глубокую озабоченность и ставят кучу ограничений на использование предоставленного нам вооружения (параллельно через разные легальные и полулегальные схемы имея бизнес, в частности, с нашими врагами), Северная Корея поставляет России действительно огромные объемы боеприпасов, а в последнее время и своих солдат. Поэтому о ближайших перспективах российской армии можно четко сказать: им будет хватать вооружения, боеприпасов, людей, а также технического и технологического потенциала.

Оправившись после болезненных неудач 2022 года, российская армия серьезно перестроилась. Да, остались присущие ей исторически пренебрежение к человеческой жизни, жестокость к своим и чужим, использование своих солдат как бездушной наступательной массы. Однако сейчас даже эти особенности российской армии вполне укладываются в логику и систему ее войны и подчинены одной общей цели — выполнению боевых задач на победу. Нет в российской армии солдата в зоне боевых действий, который ни разу не видел расстрела перед строем. Так что в отказ там идут только в случае абсолютно нереальной задачи с гарантированной смертью. Да, их командиры вдохновенно врут личному состава — новые отряды штурмовиков идут насмерть, ничего не зная о судьбе предшественников, но с уверенностью: если что-то не так, без каких-либо сантиментов им выстрелят и в спину, и в лоб. Имея приказ, они не считают жертв, однако на эту роль в первую очередь выбирают тех, кого не жалко, — зэков, мобилизованных из депрессивных регионов, по которым никто особо не будет печалиться, да еще и поблагодарит государство за выплаты после смерти, если они будут.

Вместе с тем к профессиональной и обученной армии отношение у россиян совсем иное — есть ротации, на «мясные штурмы» их никто не посылает. Профессиональная армия старается воевать умением, и часто у них это получается. В свое время мой батальон был свидетелем, как стараясь пройти простреливаемое нами поле, россияне сразу рыли ров и потом передвигались по этому миниокопчику. Как использовали шустрые квадроциклы и многое другое. Фантазии и желания применять ее на нужды войны им точно хватает. Достаточно и тех, кто эту войну желает продолжать.

А что мы: в начале и сейчас?

В начале войны у нас было серьезное преимущество в дронах и умении их использовать. Многие задачи нам удавалось выполнять, благодаря нестандартным маневренным действиям, которых противник не ожидал. Это отчасти позволило нам компенсировать преимущество противника в личном составе и технике. К тому же враг нас недооценил. Пока россияне старались задавить нас массой и количеством обстрелов, мы уничтожали колоны их техники и личный состав, используя малую авиацию и коррекцию из нее.

Что же теперь?

Да, широко объявленная нехватка личного состава действительно острая. И вместе с тем есть некоторые более серьезные проблемы, о которых на публику говорят не так охотно. Озвучивать как панацею механическую идею о тотальной мобилизации и молодежи, и женщин значительно легче, чем взглянуть на ситуацию трезво. А проблемы такие — мы утратили преимущество:

1. в дронах. Россияне осознали их важность, научились и поставили на поток их производство. Все это происходило параллельно с производством FPV. Поэтому и здесь мы не получили преимущества, хотя в течение какого-то времени его имели;
2. в точности оружия, которое используем. Враг научился сбивать наведение «хаймерсов» и «экскалибуров», и противодействовать этому нам сейчас нечем. Кроме того, несопоставимый по цене «ланцет» прекрасно уничтожает и те же «экскалибуры», и танки, и любую технику, а возможности защититься от этого у нас не так велики, как хотелось бы;
3. в количестве мотивированного личного состава. Добровольцы 2022-го либо ранены, либо мертвы, либо утратили/теряют любую мотивацию, которую чаще всего убивает тесное общение со своим командованием.

В целом вместо нестандартных решений 2022-го мы практически везде приняли навязанный противником стиль боевых действий с основными критериями: не отступать любой ценой, а если отступление таки произошло, то как можно быстрее вернуть потерянное. Сведенное в абсолют, это переводит войну в простую битву человеческого и технического ресурсов, в которой мы априори не сможем победить, потому что у противника этих ресурсов значительно больше.

Все, кто реально воюет в полях, практически сразу могут сказать, в какие позиции нужно вгрызаться зубами и ни за что не отпускать, а какие — бессмысленная потеря человеческого ресурса. Стоит ли бесконечно направлять людей на позицию, которая просто дыра в земле посреди чистого поля, чтобы их убивала арта и FPV противника? Возможно, из тыла это выглядит героически. Только «на земле» провоцирует потерю боевого духа, разочарование в адекватности своих командиров и эпидемию СОЧ. Но так написано в уставе. И не только в нашем. Поэтому враг тоже будет стараться занять эту нору. Так, может, во время этих попыток лучше уничтожать его намного больший личный состав, чем наш ограниченный?

Тем временем на третьем году войны вместо усиления, приоритетного наполнения и полнейшего содействия рекрутингу эффективных боевых бригад плодятся «новоделы» без боевого опыта. Исключительно для того, чтобы пристроить какого-то очередного полковника с обслугой, потому что в боевую бригаду его не возьмут выполнять даже обязанности лейтенанта…

Как, учитывая все сказанное выше, ситуацию исправит мобилизация детей и женщин? Женщины закроют тыловые должности и высвободят руки для передовой? Я так и вижу женщину, которая замещает тыловую должность в автослужбе, ремонтируя, например, «хаммер». Или сразу после мобилизации работает как специалист по оружию в РАВ. Может, ее возьмут поваром? В боевых бригадах эти должности сейчас занимают преимущественно ограниченно пригодные вследствие болезни и ранений парни. Куда их девать? На штабную работу? Отчасти да, но ставок делопроизводителей не особо много, а вот как заменить секретчика? Это военная специальность, требующая многих знаний. Назначение не по знаниям, а по признаку пола убьет передачу секретной информации от высшего штаба к низшему. Финансистом? Отчасти, но там тоже нужны специальные знания, которых нет у гражданских бухгалтеров. В строевую? Тоже военные специальности, которые требуют знать многие приказы и, кроме того, иметь связи в высших штабах, которые никогда не будет иметь ни один новомобилизованный. А отсутствие связей означает отсутствие пополнения, адекватных переводов, грамотного учета личного состава со всем отсюда вытекающим.

И мужской шовинизм, как кто-то может упрекнуть, здесь ни при чем. Прежде всего везде нужны не представители определенного пола, а специалисты. На сегодняшний день они, так сложилось, преимущественно среди мужчин, потому что именно они в свое время приобретали разные военно-учетные специальности. Так что мобилизация женщин как возможность высвободить руки мужчин из тыла сильно переоценена.

О пополнении армии психологически неустойчивыми детьми сразу после окончания школы — разговор отдельный. Учитывая особенности настоящей войны, я не могу понять, почему способность быстрее бегать, прыгать и т.п. априори считается преимуществом? Ведь FPV быстрее самого быстрого 18-летнего. Бесспорно, эти способности очень нужны в десантуре. Но не сами по себе. А после серьезного обучения воина-десантника.

Игра по правилам: чужим или своим?

В окопной войне многое нивелируется. Кроме одного. В условиях перманентного боевого стресса и постоянных контузий психологическая неустойчивость вчерашних детей очень быстро приводит их к психологическим расстройствами, прибавляя работы психологам и психиатрам.

Так что, по моему мнению, прежде чем стараться механически наполнить армию кем-нибудь, надо сделать серьезную работу над ошибками и провести реорганизацию того, что сейчас есть, и тех, кто уже воюет. А именно:

1. назначить на высшие командные должности всех офицеров бригад, продемонстрировавших эффективность на этой войне;
2. все «новоделы», созданные исключительно для того, чтобы спихнуть туда тех, кто стал офицером в мирное время и по сути ничего не умеет, разобрать под боевые бригады. Возможно, укрупнить бригады. Так решается проблема личного состава;
3. максимально вернуть СОЧ-ников, многие из которых стали такими просто потому, что не желали бессмысленно умирать;
4. из офицеров, которые никогда не были в боях, или создать отдельные стрелковые батальоны (шутка), или (уже без шуток) раздать их младшим командным составом в боевые бригады. Выдержат первый месяц войны — можно думать о дальнейшем использовании;
5. провести ревизию войск на предмет наличия там специалистов, и максимально использовать их умения по назначению;
6. мобилизовать тыл, чтобы копал в тылу, где врага еще нет, но теоретически может быть;
7. посадить хотя бы одного генерала-мясника. А лучше и его, и ВВК, признавшее его непригодным, в полном составе отправить копать туда, куда он посылал других на смерть;
8. вот к такой структуре приобщать уже и молодых, которые выразят желание. Но мобилизовать их после работы над ошибками и реорганизации, а не до того.

Если мы не в состоянии адекватно организовать армию и оборону, то пусть молодежь лучше будет живой в других странах, чем дополнительными трупами в посадке.

Чтобы выиграть или по крайней мере разгромно не проиграть войну, нужно:

• ради себя и людей, которые воюют, озвучить конечную цель. Такую, за которую не стыдно и за которую люди без вопросов будут жертвовать силами и жизнью;
• трезво оценить свои силы и потенциал врага и понять, что именно может быть нашим преимуществом. И это что-то, каким бы маленьким оно ни было, развивать. Если враг навязал тебе свои планы, ты проиграл;
• беречь каждого из своих людей, насколько это возможно, до последнего копателя-алкоголика. Армия должна доверять и понимать каждый солдат ценен. Иначе это будет армия рабов с соответствующей эффективностью;
• убрать двойные стандарты для «элиты» и обычных граждан, и подходить к тылу и фронту с одинаковой мерой справедливости;
• трезво оценить, есть ли у нас союзники. Или, может, только партнеры, которые делают на нас бизнес, и так же не против делать его с нашим врагом;
• находить, поднимать и усиливать все, что оказалось эффективным, ставить на первые места, опираться на это;
• с уважением относиться к врагу, даже если считаешь его моральным уродом. Недооценка врага, тем более безосновательное презрение к нему — прямой путь к поражению;
• не создавать удобную медиареальность и не жить в ней. Не лгать себе, армии и всем украинским гражданам.

К сожалению, сейчас все происходит наоборот. Наш враг точно знает, что мы при любых обстоятельствах «ни шагу назад», ресурса наступать у нас нет, и поэтому методически долбит по всей линии боевого столкновения. Как только находит слабые места, бросает туда все ресурсы. Когда продавливает, мы лихорадочно стараемся восстановить позиции, бросая на это все новых, часто необстрелянных бойцов без координации. И наконец с большими потерями откатываемся туда, где можем хоть как-то зацепиться. Или уже и не можем, потому что некем, как показало Авдеевское направление. В таких навязанных нам правилах у нас нет никаких шансов, потому что нет никаких преимуществ или козырей в рукаве.

В войне же по нашим правилам, с периодическим переходом в наступление там, где у противника по разным причинам нет обороны (Харьков, Курск и др.), рано или поздно истощится даже ресурс Путина. И появится окно возможностей для дипломатического завершения войны на разумных и приемлемых условиях. Какими могут быть эти условия, нужно обсуждать. Учитывая реальные возможности страны со значительно меньшим ресурсом, военно-техническим потенциалом и сомнительными и двойственными партнерами, которые очень часто делают далеко не то, что озвучивают, и наоборот, это так или иначе придется делать. Но в истории достаточно примеров частично проигранных войн, что не давало никакой пользы условному победителю. И наоборот — пирровых побед, которые приводили победителей к окончательному упадку.

То, какими будут результаты этой войны, — вопрос нашего выживания, нашей жизни или смерти. Поэтому и методы должны быть не декларативными, а соответствующими и адекватными реальной угрозе на всех уровнях. Но жертвы должны быть целесообразными и оправданными, а не героическими. Победы не пирровыми. А финальные потери, без которых, к сожалению, никак не обойтись, — в перспективе будущего некритичными. Только при таком подходе мы сможем завершить эту войну в позитивном для себя ключе.